«Они сидят в буфете. Я, например, прохожу мимо. Бросаю фразу: «Какой замечательный актер был Мочалов». И все. Можно уходить на полчаса спокойно – им этой темы на полчаса хватит. «О-о-о! Мочалов! Ну, брат! Ну-у-у! какой артист! Ну-у-у! Это, брат! Ну-у-у! О-о-о!»
Искусствоведы так долго тянут фразу! «Э-э-э… Знаете ли… Э… А-а-а…» Ну, думаешь, милый, давай еще немного, поднатужься! Акушеркой себя чувствуешь».
Он, конечно, берет крайности, но крайности весьма поучительные.
Потом он вдруг сказал: «Сейчас я дам вам от себя отдохнуть. А на сцену к вам выйдет другой актер…» - и ушел. Ушел, и сразу стало скучно, неинтересно, как будто вдруг выключили свет и пожелали спокойной ночи. Так маленьких детей на самом интересном месте уводят спать.
Тот актер пел песни под гитару. Чужие, конечно. Но раздражал он меня тем, что пел «под Высоцкого». Да это неважно – хоть под кого и другого. Петь «под кого-то» - значит не уметь ничего своего, не иметь своей манеры исполнения, своего «я». А рядом с К.Райкиным это особенно раздражало. И хотя он пел хорошие песни, в том числе Б.Окуджавы «Любовь пытаясь сохранить», я заскучала и начала зевать.
- Тебе не интересно? – спросила мама.
Да, мне было неинтересно. Вот оно, доказательство тому, о чем только что говорил К.Райкин. Вниманием зрителей может владеть не каждый актер. И хоть есть много разных приемов, пользоваться ими тоже нужно уметь. Костику (как нежно называл его отец) было у кого учиться – Аркадий Исаакович Райкин был мастером в этом деле. Вот он ушел, и мне показалось, что я здесь не нужна, и мне одиноко. Я просто ждала, когда он вернется и, как мощный магнит, притянет к себе внимание.
Он снова вышел на сцену и стал рассказывать о поездке отца, А.Райкина, в Америку. Это были его последние гастроли, вскоре после этого его не стало. Он говорил, что поехать на гастроли в Америку было мечтой отца. Раньше его туда не приглашали, а когда начали приглашать, под разными причинами не пускали. И вот в последние годы, уже в «годы перестройки» такая поездка стала возможной. А.Райкина пригласили вместе с детьми, втроем, с семейной программой. Он очень радовался, готовился к этому, но в последний момент врачи, опасаясь за его здоровье, что он не перенесет такого большого перелета, запретили поездку.
«Он как-то сразу сник, постарел в один день. И мы с сестрой, видя его состояние и зная, что в его характере есть такая особенность, что он все забывал и молодел, выходя на сцену, - и это его всегда очень поддерживало: если бы не работа, он бы не прожил до стольких своих лет, - мы сестрой, видя, что с ним происходит и зная все это, взяли его под свою ответственность и повезли в Америку. И мы не ошиблись: произошло чудо - отец как будто помолодел. Нас многие упрекают, говоря, что эти американские гастроли сократили жизнь отца. Я вам скажу: они ему ее продлили». Дальше шел рассказ о том, как живут люди в Америке, какие там чистые улицы, как живут там русские эмигранты. Их очень много приглашали в гости.
«Входишь в подъезд и удивляешься: чистота, лампы горят, не пахнет ничем. Ведь если ничем не пахнет и лампочки не разбиты - как понять, что здесь люди живут? Там на лестнице ковер – на нем ни пылинки. Если люди ходят, то хоть тропочка вытоптана должна быть! А там еще у них на первом этаже бары, видео, казино…»
Как принимали их, стоя и плача навзрыд, потому что и А.Райкин, и зрители – русские, - понимали, что это их последняя встреча. Как на выходе поднимали его на руки и несли на руках до машины. Как много у них за границей, в Америке, оказалось родственников, о чем и о которых они понятия не имели…
«И – это, по-моему, отдельная и нескончаемая тема, - о заработке. В Америке насколько хорошо работаешь, настолько и получаешь. Майкл Джексон, например, собирает огромные стадионы зрителей, к тому же он настолько популярен, что дает всего один концерт в год. Получает за это 6 миллионов чистыми. А остальное время, целый год, он записывает песни, диски, снимает видеоклипы, видеофильмы. Наш артист, чтоб заработать 6 миллионов, должен вкалывать всю жизнь день и ночь, без отдыха.
Так вот, А.Райкину платили в Америке по нашим тарифам. Ему сняли большие залы, дали осветителей, рабочих сцены. И один из этих рабочих все допытывался и никак не мог понять: почему такой артист, как Аркадий Райкин, который собирает такие большие залы, которого так любят – получает в 6 раз меньше его? Подумать – в 6 раз меньше какого-то рабочего сцены! Для нас это нормально. А он голову сломал – так и не понял. Они доброжелательнее нас, у них нет такого: «А-а, вот он больше получает, зараза!»…»
А у нас-то откуда?
Все, что он говорил и рассказывал, я, конечно, запомнить не могла, и не ручаюсь, что привожу его слова совсем уж дословно, но не записать хотя бы то, что помню, не могу. В свое время не записала впечатлений о «Трехгрошовой опере» театра Сатиры, и теперь бесконечно жалею об этом. Все так мимолетно, а память не может вместить всего, чего бы хотелось…
«…Сейчас я смотрю на вас и вижу – вы думаете: «Ну когда же он затанцует?» Я, наконец, утолю ваше нетерпение. У нас в театре есть балет, молодые девушки, которые это делают лучше. Я здесь самый старый в этом жанре. Ну, будем считать, что это такое… воспоминание о прошлом…»
Заиграла музыка, и он затанцевал. Совсем недолго, минуты 3-4. Я смотрела и думала, что он, конечно же, пошутил – он совсем не старый. Подумаешь, седеют волосы! Ему всего-то 40 лет. При нашей жизни не только волосы на голове поседеют. Он танцевал-танцевал – и вдруг застеснялся. Как взрослый человек, которого застали с любимой детской игрушкой. Я знаю, что это было разыграно, что это часть спектакля, но он покорил своим непосредственным мастерством.
Напоследок были показаны два номера одного из спектаклей, но в спектакль не вошедшие, не вместившиеся. На сцену вышла высокая «мадам» с рыжими волосами в ярко-красном блестящем платье, она танцевала под какую-то, уже не помню какую, но очень известную мелодию, Константин Аркадьевич ручался за то, что эти номера нам понравятся. Все очень смеялись. А потом, когда она скрылась за кулисы, я повернулась к маме:
- Ты поняла? Это был мужчина. - То есть как – мужчина?! – у моей мамы округлились глаза.
Но объяснять что-либо мне не пришлось – «мадам» снова вышла на сцену, постояла немного с таким видом, мол: «Давайте, хлопайте, что ж вы?!», и продемонстрировала еще один танец. После этого сняла парик и оказалась действительно мужчиной. Это все и так сразу поняли, пожалуй, кроме моей мамы.
Вышел К.Райкин вместе с актером, тем, что пел под гитару, взял их обоих за руки, и они раскланялись. Два больших высоких мужчины, а посередине он – маленький, худенький, страшненький и очень обаятельный.
Как мне не хотелось уходить, как было жалко, что спектакль уже закончился! Так приятно общаться с интересным человеком…
В моем школьном аттестате были хорошие оценки, и поэтому при поступлении в институт я сдавала только два экзамена – русский (диктант) и историю. За диктант я не волновалась: русский язык мне родной, я десять лет его изучала в школе, и по нему у меня всегда было «хорошо», а кроме того, с моими «писательскими» наклонностями я каждый день отшлифовывала свои навыки, а написать рассказ от себя, своими словами, гораздо труднее любого диктанта, где нужно лишь внимательно слушать интонацию диктующего. Меня больше волновала история. Был август 1991 года, за семь лет, что прошли с момента моего окончания школы, учебники истории России не однажды переписывались, события, в них описываемые, и их оценки изменялись, и я совсем запуталась, что правда, что ложь, а потому понятия не имела, что говорить на экзамене.
Однако, к началу экзамена я опаздывала. То есть, вышла я из дому вовремя и даже раньше, чем нужно, метро без каких-либо приключений доставило меня до нужной станции, а на остановке автобуса пришлось стоять слишком долго, и в результате мы с еще двумя ребятами опоздали на полчаса. К тому времени остальные успели написать половину текста. Нам оставалось только развернуться и уйти. Но экзаменатор посмотрела на нас и сказала:
- Посидите пока. Сейчас мы закончим, и я продиктую вам отдельно.
Минут через двадцать все дописали, сдали листы и ушли, а эта женщина, на вид очень строгая, действительно осталась и продиктовала текст еще раз, только нам троим (вот, что значит - настоящий педагог!), тем самым вызвав во мне искреннее уважение.
Я писала и думала: «Какой сложный текст, с причастными и деепричастными оборотами, сложноподчиненными предложениями, прямой речью – наверное, специально отбирали. Само произведение мне незнакомо, но автора я наверняка знаю». Когда я поделилась своими мыслями с экзаменатором, она улыбнулась:
- А вы как думали? Мы дадим вам что-нибудь легкое?
Времени на диктант ушло столько же, сколько и у основной группы, и я была рада, что уложилась, поскольку пишу довольно медленно, и за пару минут, которые уходят на одно предложение, мой мозг успевает раз десять «просканировать» написанное и убедиться, что все в порядке.
Я закончила писать и протянула лист экзаменатору. Она удивилась:
- Проверять не будешь?
Я тоже удивилась: какой странный вопрос! Мне никогда его не задавали.
- Зачем? Я же сама это писала.
Она пожала плечами и сразу стала читать. Потом перевела глаза на меня:
- Ну ты даешь! Ни одной ошибки! «Пятерка»!
- Спасибо, - ответила я, несколько обескураженная ее реакцией. «А что тут такого? Это же нормально – быть грамотным».
И я была, конечно, по-детски наивна.
Через день или два мы приехали на консультацию перед экзаменом по истории, и нам зачитали список допущенных до этого, второго экзамена. Я была очень сильно разочарована, узнав, что большинство абитуриентов написали диктант на «два», несколько человек на «три», и трое на «пять».
После консультации, собираясь ехать домой и уже направляясь к выходу, мы с мамой увидели женщину, красиво причесанную и богато одетую, которая стояла у двери в деканат и плакала. Я узнала в ней маму одной из девушек, с которой познакомилась на консультации перед экзаменом по русскому языку. Она очень волновалась.
- Я так боюсь диктанта! – призналась она мне, нервно крутя на толстом пальце золотой перстень.
- Да перестань! – попыталась я ее приободрить. - Диктант – это же просто!
- А я боюсь! – сказала она очень серьезно.
Я окинула ее взглядом. Очень полная для своих лет, короткая стрижка, в ушах тяжелые – не по годам – золотые серьги, не тоненькая золотая цепочка с кулоном на шее, на руках золотые перстни с камнями. «Ну, уж тебе-то, дорогая, волноваться нечего». И я сказала ей еще несколько ободрительных слов – мол, все будет хорошо.
И вот я вижу ее маму, с растекшейся от слез по лицу косметикой, у двери деканата.
- Что случилось? – поинтересовались мы, испугавшись, что у нее какое-то горе.
- Дочка диктант плохо написала.
- Ну, что вы так убиваетесь, - у меня от сердца отлегло. – Ну, не на «двойку»-же!
- На «двойку», - ответила женщина.
Я смотрела на нее, молча, в прямом смысле слова потеряв дар речи. Моя мама тоже молчала. Эта женщина, вся в золоте, как и ее дочка, вероятно, обладающая хорошим денежным достатком, неужели ей не хватило денег на то, чтобы нанять своей дочери репетитора!?
Почему на занятии по культурологи мы заговорили о счастье, я уже не помню. Мы часто обсуждали интересные вопросы, с этим предметом на первый взгляд не связанные. Но мне запомнился именно тот день, потому что наш преподаватель, женщина молодая и умная, попросила каждого присутствующего в аудитории ответить: «Что для вас – счастье?».
Группа из 10-ти человек задумалась ненадолго, но затруднений в поиске ответа, похоже, ни у кого не возникло.
Я слушала, как отвечали мои сокурсники, и думала о том, насколько это не простой вопрос. Это вопрос о личности, о ценностях, о целях в жизни. В общем-то, это вопрос о том, кто ты.
- Счастье – зарабатывать много денег.
Этот ответ вызвал у меня улыбку. Вот, оказывается, как все просто!
Так ответило большинство. И я слегка начала волноваться: скоро очередь дойдет до меня, а мое представление о счастье, определяющееся всего лишь одним словом, совсем иное. Впрочем, меня это не пугало. Мои сокурсники уже поняли, что я птица не их полета, и смирились с этим. Меня волновало другое: неужели я окажусь в одиночестве, и среди тех, с кем я учусь, не найдется ни одного единомышленника? Как это скучно!
Похоже, преподавателю надоело слушать одно и то же, и она решила испытать отвечавших.
- Хорошо, - сказала она, и в ее глазах мелькнула хитринка. – Заработали денег, что дальше?
- Ну-у-у… Куплю машину.
- Так. Купили. Что дальше?
Все слушали, затаив дыхание, ожидая чего-то… Чего-то.
- Еще заработаю денег.
- И что дальше?
- Куплю квартиру.
- Купили. Дальше?
- Еще заработаю.
- Ну, купили вы три квартиры, четыре машины – дальше что?
- Что? Буду лежать на диване, смотреть футбол и пить пиво.
Все развеселились, но никто не протестовал.
- Ну, для этого не обязательно заканчивать институт и зарабатывать много денег, – резюмировала преподаватель, решив прекратить диалог, потому что он все равно ничем не кончится. – Ну, а вы? – обратилась она к нашему столу, за которым сидела я и один из моих товарищей по курсу.
- Ну, для меня, - начал мой сосед, заметно волнуясь, - счастье – это семья. Я считаю, что семья – это самое главное…
Преподавателю было приятно услышать иное, чем у других, мнение (как и мне, впрочем, хотя и это представление о счастье отличалось от моего), она снисходительно улыбнулась. Меня немного уколола эта ее снисходительность. Как будто она считала себя выше богатства и семейных радостей. Может быть, она испытала и то, и другое?
Переведя взгляд на меня (я осталась последняя из неопрошенных), она сказала:
- С вами все понятно: вы, наверное, его жена.
- Не-е-ет, - удивленно запротестовала я. – Я не его жена, у него своя жена есть!
И мы все дружно засмеялись.
На этом занятие и закончилось. В тот день это была последняя пара.
